Неточные совпадения
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын,
заметив, что Сереже неловко, быстро вскочила,
подняла с плеча сына
руку Алексея Александровича и, поцеловав сына, повела его на террасу и тотчас же вернулась.
Самгин начал рассказывать о беженцах-евреях и, полагаясь на свое не очень богатое воображение, об условиях их жизни в холодных дачах,
с детями, стариками, без хлеба. Вспомнил старика
с красными глазами, дряхлого старика, который молча пытался и не мог
поднять бессильную
руку свою. Он тотчас же
заметил, что его перестают слушать, это принудило его повысить тон речи, но через минуту-две человек
с волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
По лестнице в это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров
с женой, потом сдал ее
с рук на
руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет.
Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и
поднял в знак удивления плечи.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я бью его
с размаху прямо в лицо, а он держит
руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает
с каждым ударом и даже
руки поднять, чтобы заслониться, не
смеет — и это человек до того доведен, и это человек бьет человека!
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе
с места двинуться,
Ни
руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Если бы я мог взглянуть Ему в глаза, как раньше, — прямо и преданно: «Вот я весь. Весь. Возьми меня!» Но теперь я не
смел. Я
с усилием — будто заржавели все суставы —
поднял руку.
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы
замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы сжимаются, голова
с усилием поднимается выше, и в то время, как его
поднимают, он останавливает носилки и
с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая
руками, возвращается к своему орудию.
— Двадцать рублей, сударыня, — вскочил он вдруг
с пачкой в
руках и со вспотевшим от страдания лицом;
заметив на полу вылетевшую бумажку, он нагнулся было
поднять ее, но, почему-то устыдившись, махнул
рукой.
— Да и выпью, чего кричишь!
С праздником, Степан Дорофеич! — вежливо и
с легким поклоном обратился он, держа чашку в
руках, к Степке, которого еще за полминуты обзывал подлецом. — Будь здоров на сто годов, а что жил, не в зачет! — Он выпил, крякнул и утерся. — Прежде, братцы, я много вина
подымал, —
заметил он
с серьезною важностью, обращаясь как будто ко всем и ни к кому в особенности, — а теперь уж, знать, лета мои подходят. Благодарствую, Степан Дорофеич.
— Куды! Коротки будут! —
заметила старуха
с такою живостью, что муж принужден был шикнуть и
поднять руку.
— Но я не тороплюсь
с ночлежным домом, — продолжал он уже
с раздражением и досадой, обращаясь к доктору, который глядел на него как-то тускло и
с недоумением, очевидно не понимая, зачем это ему понадобилось
поднимать разговор о медицине и гигиене. — И, должно быть, не скоро еще я воспользуюсь нашею
сметой. Я боюсь, что наш ночлежный дом попадет в
руки наших московских святош и барынь-филантропок, которые губят всякое начинание.
Освободившись от одежи, Надежда Федоровна почувствовала желание лететь. И ей казалось, что если бы она взмахнула
руками, то непременно бы улетела вверх. Раздевшись, она
заметила, что Ольга брезгливо смотрит на ее белое тело. Ольга, молодая солдатка, жила
с законным мужем и потому считала себя лучше и выше ее. Надежда Федоровна чувствовала также, что Марья Константиновна и Катя не уважают и боятся ее. Это было неприятно, и, чтобы
поднять себя в их мнении, она сказала...
Давыд тоже
заметил этот шум — и тоже остановился,
подняв часы в левой, тряпочку
с мелом в правой
руке.
Если
замечали, что воспитанник чересчур часто суется к преподавателям
с предложением ножичка и карандашика или лезет к ним
с просьбами объяснить непонятное место, или постоянно
подымает кверху
руку, говоря: «Позвольте мне, господин преподаватель, я знаю…», в то время когда спрошенный товарищ только хлопает в недоумении глазами, — когда
замечали за кем-нибудь такое поведение, его считали подлизой…
Пропев одну псалму, другую, я оглянулся… о, ужас! пан Кнышевский стоит
с поднятыми
руками и разинутым ртом. Я не
смел пошевелиться; но он
поднял меня
с лавки, ободрил, обласкал и заставил меня повторять петую мною псалму:"пробудись от сна, невеста". Я пел, как наслышался от него, и старался подражать ему во всем: когда доходило до высших тонов, я так же морщился, как и он, глаза сжимал, рот расширял и кричал
с тою же приятностью, как и он.
Сейчас он видел, что все друзья, увлеченные беседою
с кривым, забыли о нем, — никто не
замечает его, не заговаривает
с ним. Не однажды он хотел пустить в кучу людей стулом, но обида, становясь всё тяжелее, давила сердце, обессиливала
руки, и, постояв несколько минут, — они шли медленно, — Бурмистров, не
поднимая головы, тихонько ушел из трактира.
Иуда замолчал,
подняв руку, и вдруг
заметил на столе остатки трапезы. И
с странным изумлением, любопытно, как будто первый раз в жизни увидел пищу, оглядел ее и медленно спросил...
Что не могу
поднять меча,
Что на
руках моих,
с плеча
Омытых кровью до локтей
Злодеев родины моей,
Ни капли крови нет твоей!»
— «Старик! о прежнем позабудь…
— Что ж из того, что доверенность при мне, — сказал Зиновий Алексеич. — Дать-то он мне ее дал, и по той доверенности мог бы я
с тобой хоть сейчас по
рукам, да боюсь, после бы от Меркулова не было нареканья… Сам понимаешь, что дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза
поднять?.. Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой человек, тогда бы еще туда-сюда; свои,
мол, люди, сочтемся, а ведь он чужой человек.
В передней и в коридоре встретила она горничных. Одна горничная плакала. Затем Машенька видела, как из дверей ее комнаты выбежал сам хозяин Николай Сергеич, маленький, еще не старый человек
с обрюзгшим лицом и
с большой плешью. Он был красен. Его передергивало… Не
замечая гувернантки, он прошел мимо нее и,
поднимая вверх
руки, воскликнул...
Григорий Лукьянович пришпорил своего вороного коня, сбруя которого отличалась необычайною роскошью, и поскакал по направлению, откуда раздавались крики. Одновременно
с ним,
с другой стороны, скакали на внезапного врага еще пятеро опричников. Семен Карасев
с одного удара успел свалить поодиночке троих; удар четвертому был неудачнее, он попал вскользь, однако ранил
руку, а пятый не успел
поднять меча, как споткнулся
с конем и потерял под ударом
меча свою буйную голову.
Руки, державшие добычу, замерли на минуту, затем поднялись для молитвы, шапки покатились
с голов, но толпа не
смела поднять глаз и, ошеломленная стыдом, пошатнулась и пала на колени, как один человек.
Руки, державшие добычу, замерли на минуту, затем поднялись для молитвы, шапки покатились
с голов, но толпа не
смела поднять глаз и, ошеломленная стыдом, отшатнулась и пала на колени, как один человек.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую бледную
руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется
с мучительною болью. «Чтò такое эта боль? Зачем боль? Чтò он чувствует? Как у него болит!» думает Наташа. Он
заметил ее вниманье,
поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
Закинув голову,
подняв руки горе, как Моисей, узревший Бога, он хохочет беззвучно и грозно, короткими спадающими вздохами — видит внизу испуганное лицо дьякона, предостерегающе приподнявшего палец, видит съежившиеся спины людей, которые
заметили его хохот и поспешно точат ходы в толпе, как черви, и стискивает рот
с неожиданной и трогательной пугливостью ребенка.
Едва их немножечко поосвободили от
замета, как они тронулись и повезли застывших кумовьев и ребенка на хутор. Дукачиха не знала, что ей делать: грустить ли о несчастии мужа или более радоваться о спасении ребенка. Взяв мальчика на
руки и поднеся его к огню, она увидала на нем крест и тотчас радостно заплакала, а потом
подняла его к иконе и
с горячим восторгом, глубоко растроганным голосом сказала...
Ему возглавье — бранный щит;
Незыблемый в мученье,
Он
с ясным взором говорит:
«Друзья, бедам презренье!»
И в их сердцах героя речь
Веселье пробуждает,
И, оживясь, до полы
меч
Рука их обнажает.
Спеши ж, о витязь наш! воспрянь;
Уж ангел истребленья
Горе́
подъял ужасну длань,
И близок час отмщенья.